МЕТРЕВЕЛИ СЛАВА КАЛИСТРАТОВИЧ

სლავა მეტრეველი

СТАТИСТИКА ЗА «ДИНАМО» (ТБИЛИСИ):

1963 (сезон 1, возраст 27) — чемпионат (38-9), кубок (1), международные (3-1)
1964 (сезон 2, возраст 28) — чемпионат (33-12), кубок (2), международные (4-1)
1965 (сезон 3, возраст 29) — чемпионат (26-4), кубок (3-3)
1966 (сезон 4, возраст 30) — чемпионат (15-5), международные (2-1)
1967 (сезон 5, возраст 31) — чемпионат (31-8), кубок (2-1), международные (5-2)
1968 (сезон 6, возраст 32) — чемпионат (35-9), кубок (2-1), международные (8-5), другие (5-1)
1969 (сезон 7, возраст 33) — чемпионат (24-3), кубок (1-1), международные (4-1), другие (4-2)
1970 (сезон 8, возраст 34) — чемпионат (28-2), кубок (2), международные (1)
1971 (сезон 9, возраст 35) — чемпионат (8), кубок (5-2), международные (3-1)

Всего: сезонов (9), матчей: чемпионат (238-52), кубок (18-8), международные (30-12), другие (9-3)

В 1964 году в составе «Динамо» (Москва) провел 6 международных матчей (4 гола).

ПРЕССА О СЛАВЕ МЕТРЕВЕЛИ:

Глава из книги Л.Филатова «Играя, сужу об игре»: 33 интервью с футболистами», Москва, ФиС, 1975 год:

«НЕ ЛЮБЛЮ ТИШИНУ».
Когда надо напомнить об искусной игре крайнего нападающего, говорят: «Как Слава Метревели». Недаром его признавала «своим» бразильская публика.
— Вы были чемпионом страны, играя в московском «Торпедо», а потом в «Динамо» Тбилиси. Чем различаются эти два коллектива?
— Мне легче было бы ответить на вопрос, чем они похожи. Имея в виду манеру и принципы игры, если хотите — стиль, это почти одинаковые клубы. Я бы даже рискнул сказать, что школа почти одна и та же. В «Торпедо» чуть больше коллективизма, в «Динамо» чуть больше индивидуализма. Оба клуба в лучшие свои дни играли в открытый футбол, играли с мячом. И мне приятно играть с мячом. Можно было бы, конечно, вспоминать тактические схемы, достоинства тех или иных лучших игроков этих клубов, но, на мой взгляд, повторяю, они гораздо ближе друг к другу, чем любые другие клубы. Вероятно, поэтому и мой переход прошел безболезненно.
— Значит, он совсем не отразился на вашей игре?
— Пока игрок молод и корни, связывающие его с коллективом, не проросли глубоко, выбор нового клуба — просто смена одной футболки на другую, и «приживление» после такой пересадки проходит без особых осложнений. С годами этот шаг уже не просто смена футболок. Приходится расставаться с людьми, с которыми связан не только взаимопониманием на поле, но и дружбой.
Мне посчастливилось играть в московском «Торпедо» с замечательными партнерами: Валентином Ивановым, Эдуардом Стрельцовым, Геннадием Гусаровым, Валерием Ворониным. Я очень благодарен им и Виктору Александровичу Маслову, тогдашнему тренеру команды. Кстати, он первый разглядел во мне крайнего форварда, до этого я играл в центре.
Что меня ждало в тбилисском «Динамо»? Откровенно говоря, проблема, «как найти общий язык с новыми партнерами», не пугала; я знал, что в динамовском коллективе много отличных мастеров — Миша Месхи, Гиви Чохели, Заур Калоев, Владимир Баркая, Шота Яманидзе — и сыграться с ними труда не составит. Тем более что с некоторыми из них нас сдружили интересы сборной.
Трудности были другие. В команде не чувствовалось того боевого духа, без которого немыслимы успех, в настроении игроков сквозило неверие в собственные силы. Даже после того как удачно был начат памятный для нас сезон 1964 года, кажется, один лишь Гавриил Дмитриевич Качалин не смеялся надо мной, когда я уверял ребят, что мы можем стать чемпионами.
А играть с такими партнерами, как Баркая, Калоев, Месхи, было одно удовольствие. Когда перестал выступать Заур Калоев и команда осталась фактически без центрального нападающего (по тем временам это казалось немыслимым), решили переквалифицировать в центрфорварда меня. Тренеры знали, что я когда-то пробовал силы в этой роли.
— Как бы оценили вы эту перестановку с позиций сегодняшнего футбола, с его тенденциями к универсализации игроков?
— И в клубе и в сборной я много лет играл на правом краю и, естественно, старался совершенствоваться как крайний форвард. Игра на фланге имеет свои особенности (иная широта маневра, иные возможности для использования скорости и пр.), которые проявляются и по сей день. Но то, что вчера составляло отличительную особенность только крайних форвардов, сегодня становится достоянием и полузащитников и крайних защитников. Точно так же игра в новых условиях заставляет нас, крайних форвардов, расширять свой арсенал, учиться играть не только на любом месте в линии нападения, но и в обороне. В этом — главный принцип универсализации.
Но одно условие я считают обязательным. Как бы ни стирались грани между игровыми амплуа, футболиста всегда должна отличать только одна, только ему присущая черта. У каждого должен быть свой «конек», то что он обязан совершенствовать в первую очередь. Если у игрока этого нет, то никакой универсализм ему не поможет, и такие «универсалы» в конечном итоге могут погубить красоту футбола.
— Вы и Месхи — крайние нападающие. Правый и левый. В свое время вы оба играли в сборной. Чем отличается ваша игра от стиля Месхи?
— Миша, — остроатакующий форвард. Его сила — в атаке. Да, он не несет столь модной сейчас для форвардов дополнительной нагрузки по обороне ворот и, по-моему, не должен этого делать. Он опасен впереди, его нельзя изолировать, оставлять в одиночестве.
Я же с ранних лет играл на разных позициях, был инсайдом и центром. Мне все равно, где играть. Мы с Мишей часто спорим — шутя, конечно, — кто из нас лучше. Мы играем друг против друга только в двусторонних играх. Так вот, у Месхи взрывная скорость лучше, чем у меня, а играю головой я лучше, чем он. Впрочем, я выше ростом. Мне нравится его отличный удар с левой ноги, зато у меня сильнее с правой.
— Что вы любите больше: гол, комбинацию, игру с партнером, индивидуальный трюк?
— Ни то, ни другое, ни третье. Больше всего — игру на скорости с мячом. Еще больше, когда мне удается сыграть при этом не одному, а вместе с партнером. Когда отдача мяча и возврат его обратно от товарища не сдерживают рывка, а даже ускоряют его. Без задержки промчаться к воротам противника для меня приятнее всего.
Я и на тренировке к этому стремлюсь. Всегда стараюсь смотреть в лицо противнику или товарищу, а не на мяч. По себе знаю, что как только я не в форме, то вот уже смотрю на мяч, ищу его, а не партнера. И все становится тяжелым — и мяч, и собственные ноги.
В детстве я восхищался, как забивал голы Александр Пономарев. Нравится, разумеется, и самому это делать. Но, пожалуй, удовольствие я испытывают только тогда, когда отправляю мяч в правый дальний от себя угол с ходу. Игрок должен знать, куда он бьет. Я знаю: когда я бью в правый дальний угол, мяч должен попасть туда. И когда попадает, я полностью удовлетворен.
— А разве бывает, что не испытываете удовлетворения, забив мяч?
— Да. Когда целишься в один угол, а попадаешь в защитника, и мяч оказывается рикошетом в сетке. Мне жалко вратаря, который правильно среагировал на удар, жалко защитника. Мяч — в сетке, а радости нет. Будь моя воля, я бы не засчитывал такие голы…
— Против кого вам труднее или интереснее играть?
— Против спартаковца Анатолия Крутикова. Он отлично знал мои сильные в слабые стороны, и я его тоже. Он обычно говорил мне: «Опять ты против меня», а я ему: «И когда наконец ты от меня отстанешь?». И это длилось двенадцать лет. Против Крутикова мне и интересно и трудно играть, не так, как против многих других.
— Что вы имеете в виду?
— За пятнадцать с лишним лет я повидал немало защитников. Было время, когда частенько против меня выставляли рубаку с единственной целью — вывести меня из равновесия. «Это тебе не в сборной!»- покрикивал он, сопровождая нередко оскорблениями свои в общем-то далекие от футбола действия. Иные не напоминают про сборную, но обращаются столь же сурово. Я стараюсь сдержаться.
Раз-два выдержишь, а бывает, и сорвешься. Я не обвиняю игрока, который не в силах чисто футбольными приемами вести борьбу. Виноват тренер. Он ставит задачу: «Ты не играй, но пусть и он не играет». Виноват судья, который отлично видит, что происходит, и молчит. Так охотятся за Бышовцем, и никакой защиты со стороны арбитров он и другие оригинальные игроки не имеют. Очень неприятно и грустно быть мишенью.
— Как вы переносите реакцию трибун?
— Для нас, футболистов, шум трибун — нечто вроде неизбежного производственного фона, что ли. К нему привыкаешь и перестаешь замечать, хотя иногда и вслушиваешься. Летчику гул двигателей не мешает в полете заниматься своим делом. Так и в игре: если зрители шумно реагируют на события, значит, все в норме. Когда же они надолго замолкают, становится тоскливо, словно один ты и виноват в том, что матч их не волнует, оставляет безразличными. Не люблю такую тишину.
— Взаимоотношения игрока и зрителя. Как влияют они на совершенствование футболиста, рост его мастерства?
— Вот у нас в коллективе за последнее время выдвинулось много молодых игроков: Гоча Гавашели, Кахи Асатиани, братья Нодия, Пируз Кантеладзе. Пока к ним, как к новинкам, зрители были снисходительными, все шло хорошо. Но вот один стал лучшим бомбардиром среди дебютантов, других пригласили в сборные, спрос с них стал больше, и ничего им уже не хотят прощать. Тренируются они так же старательно, как прежде, а. выступать стали неровно: дома перед земляками нервничают, играют хуже, чем могут, и даже слабее, чем на выезде. А причина одна — не хватает волевой закалки.
Хочу поделиться одним наблюдением. Когда парень в 18, а то и в 17 лет попадает в команду мастеров, забот наваливается на него больше чем достаточно: и технику совершенствовать надо, и в тактике преуспеть, и силенок набраться, чтобы бороться за место в основном составе, закрепиться в нем. Сил на это уходит так много, что недолго и сломаться. О необходимости строго соблюдать режим знает каждый, а вот о том, как рационально расходовать силы, как восстанавливать их, как отдыхать, некоторые молодые игроки представления не имеют.
Сознательное отношение к занятиям надо воспитывать у ребят с первых же дней. Тогда им не придется расплачиваться за пробелы в своем футбольном образовании, как приходится расплачиваться многим моим сверстникам. Для того чтобы играть долго, нужен более солидный, чем у нас, фундамент и иная — не знаю, как поточнее выразиться, — раскладка сил на дистанция, что ли.
— Был ли в вашей жизни, как принято говорить, самый памятный матч?
— Да, даже два. Первый — финал Кубка Европы в Париже в 1960 году. Дело даже не в победе, а в самом характере этого матча. Югославы вели в счете, а мы не только отыгрались, но и победили. Никогда я не испытывал такого нервного напряжения, как тогда. Наверное, всегда матчи подобного уровня были и будут не только чисто футбольными, но и психологическими сражениями. У нас нервы оказались крепче.
— А второй матч?
— Через два года в Аргентине, в Буэнос-Айресе. Когда закончился матч, меня вдруг окружили зрители, и каждый из них начал тянуть мою футболку в свою сторону. Я не подозревал, что таков обычай у аргентинцев и что подобные инциденты в порядке вещей. Я испугался и растерянно озирался по сторонам. Наконец я вздохнул с облегчением: увидел полицейского, решительно прокладывавшего дорогу ко мне. Он взял меня под руку, в под его охраной я беспрепятственно дошел до раздевалки. Там этот полицейский вежливо, с помощью переводчика, попросил меня подарить ему майку как сувенир. Что я и сделал. Но, конечно, не только этим эпизодом памятен мне аргентинский матч. На мой взгляд, это было самое блестящее выступление нашей сборной. До сих пор все, кто участвовал в том матче, вспоминают о нем с удовольствием.
— А самый горький, печальный для вас матч?
— Таких было много, но уж если выбирать действительно самый горький, то это встреча с югославской сборной на чемпионате мира в Чили. Тогда я получил травму и не смог больше продолжать борьбу. А для футболиста нет ничего обиднее, чем выбыть из борьбы.
Г. АКОПОВ.

Глава из книги Л.Филатова «Форварды», Москва, ФиС, 1986 год:

АБСОЛЮТНЫЙ ФУТБОЛЬНЫЙ ВКУС.
Даже если мы видели человека часто, запомнить его можем, словно сфотографировав, в определенный момент, в определенной позе. Славу Метревели я почему-то всегда вижу на «Парк де Пренс» в 1960 году, когда наша сборная проводила финал Кубка Европы с югославами. И Наши проигрывали 0:1, шел второй тайм, настроение прескверное, нет ощущения, что возможна перемена к лучшему, югославская команда дело знает. Над нами низкие скользящие облака, моросит дождь, мы на трибунах ежимся от озноба, да и темно — освещались тогда стадионы скупее, чем нынче. И вдруг сильнейший удар издали левого инсайда Валентина Бубукина, будто с отчаяния. Громадный вратарь Виденич падает, мяч отлетает от его рук, совсем недалеко, Виденич уже приподнимается, чтобы кинуться вперед и накрыть мяч, и тут, как движение тени, неведомо откуда возникает Метревели и легонько бьет по мячу перед руками в перчатках. В том матче, которому суждено было стать историческим, удар Метревели не просто ответил единицей на единицу — он привел наших в чувство, они заиграли с этой минуты в полную силу, и когда в конце концов явилась победа, она выглядела вполне закономерной, все уже шло под диктовку нашей команды.
Я написал, что вижу Метревели «почему-то» в том эпизоде. Нет, не одни чрезвычайные обстоятельства выдающегося матча заставили меня сделать тот «снимок», хотя и их было бы достаточно. Метревели там промелькнул такой, какой он есть. Не думаю, чтобы кто-то другой был способен так угадать, метнуться и чуть коснуться мяча, чтобы опередить вратаря на длину кисти. Метревели всегда вел игру на неразличимые сантиметры, на время, для которого требовался чувствительный хронометр. Он любил игру озорную, с фокусами, любил подразнить противника.
Многих футболистов, слывших техничными, знал наш футбол. Метревели среди них. Нелегко, а быть может, и невозможно установить, кто техничнее. Знаю одно твердо: его техничность была невидимой, неощутимой, он все делал скрытно, просто, про него язык не поворачивается, сказать, что он «прекрасно выполняет приемы». Он не отводил на них ни усилий, ни лишнего мгновения, он обводил, обманывал, обгонял, бил по мячу так, словно это ему ничего не стоило. Что хотел, то и делал. Он был игроком бесшумным, бегал по верхушкам травинок, игроком тайным, теневым, невесомым. Поэтому, наверное, так и врезалась в память его метнувшаяся тень на ночном «Парк де Пренс».
Метревели наделен абсолютным футбольным слухом, обостренной чувствительностью и к той игре, в которой участвовал, и к той, за которой наблюдал со стороны. Он точно и резко отделял «классное» от всего остального. Избирательность его оценок, его отрицание среднего, рядового, будничного можно было принять за хвастовство, за гонор. Так некоторым и казалось: «Воображает!» А он продолжал вылезать с ехидными замечаньицами, и лучше ему от этого не становилось.
Не могу сказать, что когда-нибудь слышал от него, так сказать, развернутое изложение взглядов, он и в беседах, как и на поле, проявлял себя в репликах. Однажды мы с ним сидели на стадионе на соревнованиях легкоатлетов. Метали молот. И от каждого удара увесистого металлического шара по газону Метревели вздрагивал. Он страдал за «поляну», как футболисты называют поле, зная, что для красивой игры нужна безукоризненная поверхность.
Он непоседа, егоза, у него в крови бродило движение. Когда мне приходилось странствовать со сборной, не раз видел, как в час, отведенный для отдыха, Метревели слонялся в поисках собеседника и объяснял: «Не умею лежать». Больше всего он любил на скорости промчаться с мячом заодно с понимающими партнерами. Излюбленными его голами были те, которые он забивал на бегу в дальний нижний угол, мячу он доверял закончить им начатый рывок.
Мы все с удовольствием вспоминаем годы, когда в окружении дельных людей работа особенно спорилась. И у мастеров футбола в этом отношении судьбы разные. Кто-то весь свой короткий век промается в компании его недостойной. Другим повезет на партнеров, на тренера, и тогда есть что вспомнить, есть чем гордиться. Метревели везло дважды, он счастливчик. Сначала в московском «Торпедо», где бок о бок с ним играли В. Иванов, В. Воронин, Г. Гусаров, Н. Маношин, Б. Батанов, потом в тбилисском «Динамо», где были Ш. Яманидзе, М. Месхи, В. Баркая, М. Хурцилава. И тот и другой клуб с участием Метревели становился чемпионом. Имел он немало наград и знаков признания его таланта.
А в сборной, несмотря на очевидные заслуги, Метревели то и дело оказывался под знаком вопроса — не всем тренерам импонировало его тонкое искусство, для некоторых чересчур тонкое. Не лишено вероятия, что не устраивали его строптивость, шалости, острый язычок. На чемпионате мира 1966 года Метревели появился самом последнем матче. И у международного журналистского корпуса возникло недоумение: как можно было держать в запасе такого игрока? Ответить никто из наших не мог.
Люблю вспоминать, как играл Метревели: футбол вырастает в моих глазах, легчает, добреет, хорошеет.